Пятнадцать часов непрерывной работы вытерпит не каждый. Но им приходилось вставать в шесть утра, ложась при этом часа в два ночи. Не всегда, может пару-тройку раз в неделю, но и для этого требовалось много сил.

У кого-то сил было достаточно всегда: например, Джебом стойко переносил все поездки, шоу, репетиции, как и неунывающий Бэм-Бэм. Джинён становился раздражительным и подгонял младших работать усерднее, в то время как Югём и Ёндже любую свободную минуту тратили либо на сон, либо на еду.

Сам Марк старался сохранять как можно больше энергии, не высовываясь без необходимости, плотно обедал и разговаривал только тогда, когда в руках оказывался микрофон.

За Джексоном наблюдать было забавно. Тот мог скакать по съемочной площадке, подтверждая свое прозвище «дикий», а в следующую секунду смирно сидел в уголке, клюя носом. Казалось, что у него свой способ восстановления сил, какой-то магический, потому что никто не мог так же, как Джексон — как по мановению волшебной палочки начинать светиться изнутри ярким светом, охватывая этой теплой аурой всех окружающих.

Вот только в общежитие всё равно все возвращались опустошенными и с тремя присущими любому человеку желаниями: поесть, сходить в душ и упасть на мягкую поверхность.

Когда в половину второго ночи из ванной комнаты раздался голос Джексона, никто из бодрствующих особо не удивился: они пели всегда и везде, такой уж образ жизни.

Но когда Джексон завалился в комнату, пританцовывая и щелкая пальцами, в разум Марка закралось любопытство.

— У нас вечеринка? — поинтересовался Марк, поднимая взгляд. Джексон в ответ продолжил петь песню — на китайском, — пока доставал из комода пижамные шорты и переодевался. Марк снова уставился в экран мобильного, пролистывая новостную ленту твиттера. Усталость одолевала, и он всеми силами пытался не впустить в душу тоску.

Джексон вдруг приземлился рядом с ним на футон и приобнял одной рукой. Марка окутал запах чужого геля для душа: похожий на мужской одеколон, но мягкий, освежающий голову, приятный.

— Марк-ши, потанцуй со мной?

Не ожидав такого вопроса, Марк фыркнул, затем уставился на Джексона — тот выглядел более, чем серьезным.

— Ладно.

— Да?

— Да, давай.

Джексон широко улыбнулся и потянул Марка за собой, поднимаясь на ноги. Чужая ладонь была сухой, а вот на кончиках светлых волос все еще собирались крошечные капли воды. Джексон остановился в центре комнаты, выпрямил спину и с абсолютно непроницаемым выражением лица смотрел прямо на Марка. Тот не выдержал и прыснул со смеху.

— Танцевать-то будем?

— А! — Джексон снова прищелкнул пальцами, меняясь в лице, а затем вытащил из кармана шорт телефон и пару раз провел по экрану. Легкая мелодия разлилась в воздухе, отражаясь от стен комнаты, зазвучал приятный танцевальный ритм, и Марк, разулыбавшись, стал двигать плечами под музыку.

Телефон Джексон предусмотрительно положил на пол, присев на корточки, а затем резко подпрыгнул — Марк даже отшатнулся от неожиданности — и начал изображать танец с египетских фресок. Вот только Джексон больше походил на растрепанного голубя: выпучил глаза и дергал головой. Марк согнулся пополам в приступе хохота. Джексон подпевал песне, то начинал делать волну телом, то проделывал фирменные движения бедрами.

Марк чувствовал, как напряжение, накопленное за день, вымывается из него быстрым потоком вместе с громким смехом, который он не мог сдерживать, глядя на Джексона. Ведь даже на такую пятиминутную разрядку перед сном у них не всегда хватало сил. Он весь расслабился и улыбался, танцуя вместе с Джексоном — они уже держались за руки и просто качались из стороны в сторону, тихо хихикая.

— Джейби оторвет нам головы, если мы его разбудили, — Марк сделал шаг вперед и, не сдержав громкого вздоха, уперся лбом в плечо Джексона. На его щеку тут же упала капля с чужих волос.

— Не нам, а тебе! Ты тут со своим смехом, — Джексон не закончил и неопределенно мотнул головой. Одна рука вдруг оказалась освобожденной, а Марк почувствовал, как горячая ладонь Джексона легла между его лопаток. Уже не обращая внимания на музыку, оба остановились. Джексон дышал тихо, но глубоко, горячий воздух щекотал ухо Марка, отчего по спине бежали мурашки. Волнение вдруг накрыло его с головой, начинаясь где-то под ребрами и растекаясь по всему телу щекочущими волнами, замирало на кончиках пальцев. Сердце забилось так быстро, что Джексон, наверняка, чувствовал его удары, тем более, что прижимал к себе, казалось, крепче и крепче с каждой секундой. Марк поднял голову и повернулся, не ожидая, что губы Джексона окажутся ближе, чем он думал.

Джексон тут же подался навстречу, как-то жадно, голодно целуя Марка, отчего земля на секунду будто унеслась из-под ног. Марк вдруг подумал, что это — именно то, чего им не хватает, когда все вокруг надоедает. Когда надоедает работа, выматывают бесконечные встречи с новыми людьми, когда кажется, что он ненавидит все, что делает. Тогда очень сильно нужно кого-то или что-то полюбить, чтобы огонек в груди снова вспыхивал, и хотелось бы жить и мечтать. Конечно, можно просто вспомнить, что на самом деле уже кого-то любишь.

Марк с трепетом целовал Джексона в ответ, цепко сжимая его ладонь. Он уже знал, как Джексон любит поцелуи — может, чуть меньше, чем объятия, — как любит, когда Марк скользит языком внутрь рта. Марк знал, как Джексон обожает закусывать его губу в отместку, а потом шумно выдыхает в полустоне, и от этого у самого Марка всегда подкашиваются ноги.

И они самозабвенно целовались, продолжая стоять. Где-то справа из динамика доносилась одна из их собственных песен, и Марк ощутил инстинктивное, глупое желание станцевать свою партию. Он не удержался и усмехнулся прямо в губы Джексона, а тот мгновенно отстранился и вопросительно уставился на Марка.

— Вот и потанцевали, — ответил Марк и притянул Джексона обратно, зарываясь во влажные волосы пальцами.

Пятнадцать часов непрерывной работы вытерпит не каждый. Они приходили в общежитие и падали ничком, желая лишь выспаться. Но если хоть кто-то чувствовал в себе чуть больше сил, то непременно стремился поделиться ими с окружающими.

Джексон был не исключением, а Марк был бесконечно благодарен ему — за внутренний свет, окутывающий теплом, за улыбку, заставляющую улыбаться его самого, и за то, что Марк всем сердцем чувствовал нечто, дающее ему силы двигаться дальше.

Джексону всегда сложно удержаться от прикосновений к кому-то – физический контакт важен. Только тогда Джексон уверен, что его слышат, видят и, конечно, чувствуют.
Он видит себя в отражении других, окружающие мотивируют его, придают ему сил. Но в то же время они навешивают ярлыки, ожидания, и Джексон часто не знает, каким ему быть, а ведь так хочется быть собой.

Менеджеры постоянно напоминают про фансервис, но Джексону и без того постоянно хочется быть в контакте с кем-то, чтобы держаться за него, как за якорь. На эту роль больше всего подходит Джебом.
Сам хён не такой открытый на публике, Джексон знает это, особенно Джебом не любит обниматься. Но удержаться не может: тянет руки, касается его щек, ладоней, шеи, подшучивает, и тогда Джебом смеется и все-таки обнимает в ответ.

Фанаты визжат.

Другое дело, когда вокруг нет камер и жаждущих зрелищ наблюдателей.

Тогда Джексон не стремится к Джебому – Джебом подходит сам, пока Джексон болтает что-то про выступление и одновременно стягивает с себя широкий свитер. Джексон чувствует, как его тянут за руку, разворачивается, удивленно раскрыв глаза, и наталкивается на уверенный взгляд хёна. Он даже не успевает улыбнуться, только в мозгу щелкает понимание происходящего, а Джебом уже настойчиво целует, сжимая пальцы на запястье Джексона, обвешанном браслетами.
Джексон зарывается свободной ладонью в чужие волосы на затылке, упиваясь ощущением близости, дыханием Джебома, гулко отдающимся в ушах сердцебиением. Но хён отстраняется и снова смотрит прямо в глаза своим пронизывающим взглядом. В этот момент Джексон действительно вновь чувствует себя словно бы наполненным, насыщенным, он чувствует себя собой – потому что видит, наконец, себя настоящего. Потому что из всех, кто рядом, только Джебом знает, какой Джексон на самом деле, и ничего от него не ждет.

Джексон понимает, что только Джебом может дать ему это. И искренне улыбается, когда хён заключает его в простые объятия; чужие волосы щекочут висок, но Джексон только закрывает глаза и ощущает, как накопленное напряжение медленно его отпускает.
Он рад, что ему достаточно объятий хёна, чтобы не потеряться в бесконечном потоке проекций. Он рад, что Джебом может его обнять. Он рад, потому что знает – Джебому не безразлично.

Теперь Джексон может вдохнуть полной грудью и, поцеловав Джебома еще раз, умчаться на общую кухню, пылая энтузиазмом и стремлениями, и желанием ими поделиться.
Даже если завтра он снова сорвется со своей волны, Джебом будет рядом, и Джексон непременно вспомнит, кто он есть. А значит, можно не волноваться.

Вторая луна начинала появляться из-за леса. Вождь Котаро мысленно воздал хвалу Богам за новый день, а затем вернул внимание к происходящему в своем летнем шатре.

Темноволосый раб стоял перед ним на коленях, опустив голову под натиском широкого клинка стражника, упирающегося прямо ему в загривок.

Это зрелище Вождь видел каждый день по нескольку раз, иногда на земле сидели женщины, иногда – мужчины, юноши, маленькие дети. Каждый день он распоряжался, кого оставить в живых, а кого отправить к предкам. Жрица подсказывала ему, кто виновен, а кто невинен, Боги помогали ей в этом. Сам Вождь никогда не приказывал убивать невинных, но бывало, что и дети крали и убивали. Тогда приходилось совершать непоправимое.

Он также решал, кого изгнать из Дома, а кого принять в ряды своей Семьи.

Семья у Вождя была многотысячная. И каждого из своих он знал в лицо и по имени.

Этого раба он видел впервые – один из дозорных привел его и сказал, что нашел его в лесу, прилегающем к землям Совиного Дома, но сам раб – из соседнего Дома или вообще изгнанный где-то далеко отсюда.

Вождь сделал шаг вперед, наклонился и протянул руку, желая посмотреть в лицо раба. Раздалось резкое фырканье, и темноволосый юноша отвернулся, избегая касания, что заставило Вождя удивиться: не каждый избегал его руки, это было непозволительно в их Доме. Но если он чужак, то можно и простить.

– Я Вождь Совиного Дома, скажи мне, раб, откуда ты родом, и я решу, куда тебе отправиться.

– Не тебе вершить людские судьбы, Вождь, это дело Богов, – юноша поднял голову, и Вождя словно пронзила тысяча раскаленных игл: настолько хлестким был взгляд этого человека. Таких живых глаз он, пожалуй, давно не видел. Несмотря на поношенные тряпки, висящие на исхудавшем теле, весь вид раба говорил о душе, полной гордости и чести. Вождь по-совиному ухнул и расплылся в улыбке.

– Ты нравишься мне, раб. Скажи, как тебя зовут?

– Покуда называют меня рабом, не буду говорить свое имя.

– Когда назовешься, перестанешь быть рабом, – твердо заявил Вождь и упер руки в боки, следя за выражением лица юноши и запоминая его. Сомнение промелькнуло на красивом, словно выточенном из камня, лице, юноша задумался на мгновение, а затем, уже спокойно, ответил:

– Кейджи.

– Я Котаро, Вождь Совиного Дома, даю тебе свободу, Кейджи, – Вождь снова протянул левую руку к юноше, делая жест пальцами, означающий принятие в Дом. Стражник встал смирно рядом – теперь он не имел права угрожать члену своей Семьи. Кейджи отряхнулся и встал напротив, в этот момент Вождь увидел, что тот даже чуть выше его по росту.

– Знаешь ли ты, Кейджи, что наша Семья – самая справедливая среди соседей в округе на многие дни пути?

– Знаю, иначе я бы не сбежал от своих.

Вождь медленно провел рукой по своим серо-белым волосам, какие были у каждого в родстве Вождей, и задумчиво взглянул в темное небо. На нем мерцали звезды, и Вождь, подняв руку, указал на восток.

– Видишь это созвездие? Прошлой ночью оттуда упала звезда, я видел это. Жрица нашего Дома сказала, что к нам придет благословение. А ее слова всегда правдивы, жена Вождя должна всегда говорить правду, – он повернулся к Кейджи и искренне улыбнулся.

В этом мире звезды с неба падали раз в сто лет. И считалось, что если ты успеваешь увидеть подобное, то в тот же день Боги связывают тебя с человеком, которого ты встретишь.

Вождь не знал, что бывший раб, которому он дал одежду и принял в свою Семью, пожелает занять место Жрицы подле него. И не знал, что именно Жрица убила бывшего раба, когда узнала об их связи. До конца своих дней Вождь обнимал во сне жену и вспоминал упавшую в холодную ночь звезду, чувствуя пронзительный взгляд зеленых глаз, смотрящих на него с небес.



Оглушительные овации окружили Котаро со всех сторон, заставляя затихнуть противную, нелепую музыку, которая уже снилась ему в самых адских кошмарах. Эта музыка была единственной вещью, которую он не любил на своих выступлениях, но аплодисменты и зрительский восторг, перебивающие ее, были благословением.

Он еще раз раскланялся, подпрыгнул и проделал колесо в сторону закулис, тут же встал на ноги и быстрым шагом направился на выход. Глоток свежести был необходим после душного, спертого воздуха под цирковым куполом. На ходу Котаро столкнулся с гимнастками, спешащими на представление, наткнулся на клоуна, который разрисовывал лицо, и, в конце концов, выскользнул на заполненную людьми ярмарочную улицу, наконец-то делая глубокий вдох.

Запястье ныло. Сегодня он снова неудачно приземлился, делая сальто, и рука соскользнула. В следующий раз нужно будет осторожнее с жонглированием мечами, чтобы поймать, как следует, иначе совсем плохо будет. Он знал других акробатов, которые отрубали себе руки во время представлений, и он совсем не хотел остаться калекой.

Зато он сорвал банк. И теперь улыбался, потому что хозяин цирка определенно должен его похвалить и дать побольше серебряных. И можно будет сходить в кабак, пропустить стаканчик эля, съесть что-нибудь более вкусное, чем комковая овсяная каша.

А еще можно, наконец, отложить монет на будущее.

Котаро не собирался всегда работать в этом цирке, пропахшем плесенью и несчастьем. Он хотел, безумно хотел уехать подальше отсюда, на юг, туда, где тепло. Забрать с собой Кейджи и уехать. Кейджи сможет рисовать пейзажи, когда они будут путешествовать, а Котаро будет сражаться в показательных боях, валить противников с ног и снова наслаждаться овациями, только уже не в цирке.

Мысли заполнили его теплом изнутри. Котаро поднял взгляд в небо и увидел быстрый проблеск на небе – предвестник удачи, падающая звезда. Он восторженно воскликнул и, не удержавшись, хлопнул в ладоши.

Владелец действительно заплатил ему столько, сколько обещал – впервые за многие месяцы. Котаро выпил кружку эля, как и хотел, и отправился из кабака к своему дому. Кейджи уже должен был прийти, если ему не пришло в голову заняться чем-то из ряда вон выходящим.

Перед поворотом к дому, где Котаро снимал скромный угол вместе с Кейджи, его схватили за руку и оттащили в переулок. Котаро инстинктивно пихнул неизвестного локтем в живот, развернулся, оттеснил к стене и, только когда луна внезапно выглянула из-за облаков, увидел, что это не грабитель.

– Кейджи? Ох, прости, я не хотел, – Котаро сделал шаг назад, отпуская юношу, и виновато посмотрел на него. Но тот сам схватил Котаро и толкнул к противоположной стене, зажимая ему рот рукой.

– Котаро, слушай меня. Нам нужно сматываться из города. Прямо сейчас. Немедленно. Я тебе по дороге все объясню. Хорошо? Ты услышал меня?

Котаро кивнул, удивленно глядя на Кейджи, который тут же взял его за запястье и потащил в сторону дома – только с другой стороны, там, где можно было залезть через окно второго этажа. Они уже пробирались домой через окно, когда хозяйка запирала дверь, если они не платили арендную плату вовремя.

Как можно тише передвигаясь по скрипучим половицам, они собрали самое необходимое. Котаро встряхнул мешочек с деньгами, прикидывая, сколько у него серебряных и на сколько им хватит. Затем кивнул и, бросив последний взгляд на уголок комнаты, которая ютила их последние полгода, выскользнул из окна следом за Кейджи.

– Так ты объяснишь мне, что случилось? – спросил Котаро, скрывая серо-черные волосы под капюшоном.

Кейджи шел рядом, не высовывая руки из карманов.

– Я обокрал одного торговца с востока, а он оказался каких-то султанских кровей. Когда меня поймали, он предложил выбор: либо мне отрубят голову, либо я остаюсь у него наложницей в гареме.

У Кейджи было такое недовольное лицо, что Котаро невольно рассмеялся.

– Представляю тебя в женской накидке! У-у-у, какой ужас. И как ты сбежал?

– Мне пришлось согласиться на второй вариант, только тогда я смог изловчиться и выпутаться из рук его солдат. Вот, посмотри.

Кейджи задрал полу своего плаща. Из-под нее выглядывали ярко-зеленые восточные шаровары. Котаро снова заржал, но быстро замолк, когда увидел городского стражника, идущего неподалеку.

– Так он тебя поймать теперь пытается? – тихо спросил Котаро, прижимая своего незадачливого вора к каменной стене в ближайшем переулке за высокими деревянными ящиками. Уголок губ Кейджи дернулся, в глазах промелькнула усмешка.

– Не поймает. Убежим отсюда. Я ведь не просто так туда сунулся.

Кейджи высунул из кармана руку, и Котаро весь замер, даже дыхание сбилось.

– Рубин… – прошептал он, не отводя взгляда от переливающегося камня.

– И не один, – проговорил прямо на ухо Кейджи, обжигая кожу дыханием. Котаро охнул и расплылся в улыбке.

– Кейджи, ты просто невероятен!

– Тише. Идем, – Кейджи кивнул в сторону удаляющегося стражника, но не успел сделать и шага, как Котаро впился в его губы поцелуем, грубо сжимая ладонями плечи под накидкой.

Обмануть стражу на выходе из города оказалось проще простого. Оставалось лишь выбрать одну из тысячи дорог, по которым они вдвоем теперь могли пойти.





– Нас не должны поймать, Акааши.
– Я знаю, Бокуто-сан. Почему вы так боитесь?
– Нас могут убить. Или одного из нас. Это даже хуже, чем обоих.
– Даже если нас убьют, мы встретимся в следующей жизни. Может, через сотни лет, но так будет.
– Ты веришь в реинкарнацию?..
– Да, Бокуто-сан.
– Ну… Тогда, я спокоен.
– Вот и хорошо. Помолчите уже, Бокуто-сан.
– Я бы помолчал, но… Ох, Акааши, что ты делаешь?.. Акааши-и-и…



Вековые деревья расступались перед ним, открывая дорогу на север. Молодой друид дернул плечами, ежась от промозглого ночного ветра. Осень вступала в свои права, и то тут, то там мелькали ночные фейри, не решаясь, однако, приближаться к человеку ведающему. Любой, кто видел фейри, знал, что и они видят все его способности насквозь.

Друид повернул по тропинке направо, и внезапно перед ним раскинулась поляна, освещенная светом звезд и луны. На небольшом холме мерцали огоньки: наверняка, сильфы. Друид задержался взглядом на пестрых светлячках и хотел уже пойти дальше, но что-то заставило его остаться на месте.

Сильфы плясали слишком хаотично, они наверняка веселились, но их танцы обычно действительно похожи на танец, а сейчас нечто странное творилось на холме среди папоротников.

Резкий порыв ветра скинул капюшон с головы друида, накидка захлопала по ногам. Тысяча огней в одно мгновение появились перед ним, расплылись в очертание человеческой фигуры, а затем вспышка – и все потемнело, казалось, даже луна на секунду перестала существовать. Друид быстро закрыл глаза рукой, зажмурившись. На поляне воцарилась полная тишина, сверчки замолкли, а ночные животные скрылись где-то в лесу.

Друид поднял голову и посмотрел в сторону холма.

По траве босыми ногами спускался странного вида мужчина, на котором были одни лишь штаны. Его прическа в свете луны выглядела страннее всего, волосы будто отражали звезды и сами по себе переливались – полная противоположность смольно-черным волосам друида. Мужчина шел быстро, словно торопился, а оказавшись в нескольких ярдах от друида, раскинул руки, словно намереваясь схватить.

Друид среагировал мгновенно – выставил вперед руки и стал зачитывать ограждающее заклинание. Нахмурился и не сводил взгляда со странного человека, который с широкой улыбкой на лице продолжал идти навстречу.

– Тебе не стоит защищаться от меня! – задорно сказал незнакомец, но друид продолжал рисовать в сознании рунные ставы.

– Что тебе нужно? – выкрикнул он в ответ. Незнакомец подошел на расстояние вытянутых рук друида, и тот заметил необычного цвета яркие глаза, каких не видел ни у кого на родных землях.

– Ты ведь многое знаешь о мире, так? Я – фер сидхе.

Друид уставился на мужчину, а затем усмехнулся и опустил руки.

– Такого мне видеть еще не доводилось.

– Просто ты еще молод, – легкомысленно заявил названный бог и возвел руки к небу. – Я ушел из потустороннего мира, потому что там совершенно нечем заняться!
Он резко повернулся к друиду, который стоял, опешив, а затем встал к нему вплотную и спросил:

– Ты покажешь мне свой мир, друид?

Заглядывая в эти смешливые, поблескивающие глаза, друид понял, что у него, кажется, не осталось выбора. Он вздохнул.

– Будешь учиться травы собирать, фер сидхе.

Услышав разочарованный стон, друид подумал, что нашел себе ученика, пожалуй, слишком рано, нужно было подождать еще лет десять.





– Что ты читаешь, Акааши?

Бокуто развернул стул спинкой к столу и уселся на него, наклоняясь вперед. Акааши предусмотрительно подтолкнул капитана обратно, чтобы не упал невзначай, и показал обложку книги.

– Это школьное задание, Бокуто-сан, разве вы не читали в прошлом году?

Бокуто взглянул на обложку и прочитал вслух: «Истоки Буддизма и основные концепции». Присвистнул от удивления.

– Нет, не читал, это все на занятиях рассказывали, я и так запомнил! А что, интересно?

Акааши вздохнул и отложил книгу в сторону. Если капитан решил поговорить, пытаться читать нет смысла.

– Если вы все слушали на занятиях, то сами должны решить, было вам интересно или нет.

– Не интереснее, чем отрабатывать подачи с тобой, – расплылся в улыбке Бокуто, заставляя Акааши удивленно приподнять бровь. – Расскажи, что ты последнее прочитал?

Акааши на мгновение задумался, предполагая, что же может быть интересно капитану, затем повернулся на стуле лицом к Бокуто.

– Например, про колесо сансары. Мне нравится мысль о том, что мы все когда-то были животными и растениями, а затем наши души развивались, учились, и в конце концов мы стали теми, кто мы есть сейчас. – Акааши проследил, как лицо Бокуто удивленно вытягивается, и невольно улыбнулся. – Да, Бокуто-сан, это интересно. А еще я думаю, что если мы все проходим через одни и те же испытания кармы, то в прошлых жизнях все люди друг с другом встречались и пересекались.

– Тогда хорошо было бы, если бы все, кто сейчас есть рядом, уже были рядом когда-то, правда? – воскликнул Бокуто, снова раскачиваясь на стуле. – Это же связи через века! Такие сильные!

– Вы наверняка были точно таким же в прошлых жизнях, Бокуто-сан, – вздохнул Акааши и опять подтолкнул стул Бокуто, прерывая его движения. Бокуто встал, быстро обошел и стул, и Акааши, и встал позади него, укладывая ладони на его плечи. Затем провел руками по шее вверх, вызывая у Акааши легкие мурашки, наклонился и тихо, вкрадчиво проговорил на ухо:

– Тогда я тебе нравился таким во всех жизнях, – хохотнул он.

– Вы говорите ужасно неловкие вещи, Бокуто-сан.

Акааши получил поцелуй в щеку и закрыл глаза, чувствуя, как пальцы капитана легко массируют затекшие за долгое время сидения плечи.

– Интересно, а в волейбол я в прошлых жизнях тоже играл? – пробормотал Бокуто, принимаясь целовать шею Акааши.

– Раньше не было волейбола.

– Ну, может, во что-то похожее?

Акааши уже вставал со стула, понимая, что концепции буддизма откладываются на ближайший час. Пока Бокуто тянул его в сторону футона, Акааши бросил быстрый взгляд за окно и увидел, как над домами, высоко-высоко в небе, быстро мелькает падающая звезда. Всё замерло внутри него, чувство дежа-вю окатило внезапно, освежая разум.

Горячие ладони Бокуто легли на талию, а губы коснулись губ. В эту минуту Акааши точно знал, что чувствовал эти прикосновения уже тысячи раз – не только в этой жизни, но и в сотнях других, на других континентах, может, в других мирах.

И это его полностью устраивало.

Ойкава плюхнулся на пол, скрещивая ноги по-турецки, и опрокинул пакет. Перед футоном в секунду образовалась пестрая горка из кучи шуршащих упаковок, литровая бутылка газировки покатилась по деревянному паркету и с тихим стуком остановилась у дверей. Ойкава проследил за ней, а затем поднял взгляд на Иваизуми.

– А где попкорн?

– Вот же он, – Иваизуми вытащил из середины горки небольшой прозрачный пакетик, в котором перекатывались кукурузные шарики. Глаза Ойкавы расширились, он подался вперед так резко, что Иваизуми невольно отодвинулся. Он что, никогда не видел?..

– Это попкорн? Его надо…

– В микроволновку.

Иваизуми подозрительно посмотрел на Ойкаву. Капитан Сейджо, конечно, умел удивлять своей неосведомленностью, и Иваизуми порядком раздражало, что тот не знает очевидных и банальных вещей, но чтобы настолько?..

Ойкава выхватил из пальцев Иваизуми пакетик и стал с любопытством изучать его содержимое. Взгляд упал на смешно закрученную прядь волос на виске, и Иваизуми невольно завис. В голове замелькали мысли о том, что хоть Ойкава и дурак, но дурак непредсказуемый. Вот кто мог знать, что он ни разу не готовил попкорн, когда даже дети знают о кукурузе? Кто мог угадать, что он обходными путями и хитрыми маневрами сможет заманить Иваизуми на ночные посиделки с кучей еды и просмотром экшенов? В последнем, правда, Иваизуми винил сам себя, но на самом деле было все не так уж плохо: список фильмов они составили достойный, а еду выбирал он сам.

Осталось самое сложное – сохранить предвкушение и хорошее настроение… У них обоих.

– Значит, Ива-чан знает, как его готовить?

– Конечно, – ответил Иваизуми, забирая потрепанный пакетик из чужих рук. Ойкава возмущенно воскликнул:

– Эй! Я собирался сам это сделать! А Ива-чан покажет мне, ладно?

Иваизуми снова завис, услышав хитрые нотки в голосе Ойкавы, скользнул взглядом по лицу напротив – Ойкава улыбался. В груди Иваизуми будто бы что-то лопнуло, заискрилось и теплом растеклось до горла. Он прокашлялся.

– Дуракава. Пойдем.

Иваизуми поднялся с футона и подал Ойкаве руку. Крепкие пальцы обвили ладонь, улыбка снова приятно кольнула сердце. А Ойкава встал и шагнул вперед, закидывая руки на плечи Иваизуми.

– Хорошо, что у меня есть Ива-чан.

Иваизуми ни за что не стал бы с ним спорить.