— Что ты видишь?

Он бы и описал, если бы мог. Но такое не объяснить словами — можно только прочувствовать самому, это глубоко внутри, никак не вытащить. Даже картину не нарисовать — получится абстрактная несуразица, а такое он совсем не любит. Некрасиво же.

Поэтому машет в воздухе руками, может только рот открывать и закрывать, а толку? Нет смысла в этих действиях. Как и в самом вопросе.

Потому что это — неверный вопрос. Неправильный. Нужно спрашивать по-другому. А пока не спросят — он не имеет права рассказывать.

Рыжий парень смотрит на него в упор, с интересом разглядывая — видимо, впитывает ту гамму эмоций, что отразилась на лице, пытается понять, что происходит. В конце концов, слова все-таки вырываются сами собой, в попытке объяснить необъяснимое.

— Тысячи, миллионы… Бесконечные линии, как магистрали, тонкие. Мчатся вдаль, по ним — будто потоки энергии… Если можно так сказать. Переплетаются всячески. И уровней очень много, но там даже не уровни, а… Пространство ведь нелинейное. И даже не трехмерное. Нельзя это глазами представить.

Встряхивает головой, пытаясь сбросить наваждение, но тяжесть разливается по телу: такие видения сами собой не проходят. Информация приходит в голову, сидит там некоторое время, а потом распаковывается, как по щелчку пальцев — и этот момент нельзя предугадать, потому что не знаешь, когда будешь готов.

Хочется встать, потянуться, вдохнуть поглубже… Что он и делает, вылезая из палатки и направляясь к ближайшим деревьям. Красивая, пушистая ель стоит с самого краю, но она не подойдет — нужно что-то более… А, вон та сосна. И лапы ветвистые высоко-высоко, ствол — темный, теплый, под руками пульсирует жизнь, это ни с чем не спутать. Обнять ее, крепко-крепко, и только почувствовать можно, под веками увидеть, как сосна тянется своими иголочками к существу, обратившему на нее внимание. Так приятно…

Толстый слой грязи, налипший в воображении на кожу, словно спадает на землю. Огромными серыми кусками. Он шепчет тихое «спасибо», улыбается, снова гладит темную, шершавую кору. Помощница, славная, долго жить будет.

Его рыжеволосый спутник уже ждет, выглядывая из-за темного брезента, широко улыбается.

— Так значит, ты с ними так общаешься? С деревьями?

— А как еще? Они же живые. Как с людьми, как с тобой разговариваю, так и с ними. Помогают нам, даже если ты не знаешь, — он забирается в палатку, но до конца ее не закрывает: из-за туч начинает пробиваться солнце.

Слышится горький вздох.

— Я тоже хочу с ними разговаривать, — брови ползут вверх от услышанного.

— Тебе ничего не мешает. Только ты сам. Вон, подходишь к ближайшему кусту и спрашиваешь, как у него дела… Главное, если ты вслух собираешься болтать, не делай этого где-нибудь рядом с психиатрической клиникой, — рассмеялся он, подхватывая термос и откручивая крышку. В воздухе пахнуло мятой.

Рыжий втянул воздух, поджав ноздри. Выглядел при этом крайне глупо — на щенка похож.

— А если живые они, то как мы чай-то из них завариваем, живых таких?

Давно ему никто вопросов подобных не задавал, даже забавляло. Смышленый он, да только в голове ерунда всякая, лишняя. Это ничего, времени у него предостаточно. Не подросток, но и не взрослый еще. Сам выберет, куда идти, но подтолкнул куда надо.

— Так ведь они для нас и растут. Не чай заваривать, так сырыми жевать. Не все растения для нас, некоторые только для живности всякой. Но это их… Предназначение.

— Ого! — присвистнул рыжий, принимая из рук железную кружку. — Все так просто оказывается… И не очень-то просто, одновременно.

Все-таки улыбка поползла по лицу. Невозможно устоять перед этой искренностью и непосредственностью. «Хоть бы тебя никто не испортил», — проносится в голове, и вздох сам срывается с губ. Приходится заглушить его, отпив ароматный настой. А ничего так заварился, крепко.

И почему к нему привязалось это «рыжий-рыжий»? По имени называть как-то странно — слишком уж оно неродное, а вот кличкой… Отзывается ведь на нее, еще с детства, наверное.

Кружка быстро нагревается в руках, на чай вдруг падает луч заходящего солнца, и жидкость окрашивается в приятный золотистый цвет. Тоже почти рыжий.

А тот сидит, обхватив руками колени, и смотрит на небо, слегка прищурившись. Как кот, самый настоящий, греется под теплыми лучами.

В груди расползается тепло, сравнимое с жаром солнца в тридцатиградусную жару. Но нежность борется с тоской, и в висках стучит: «нельзя».

У Рыжего россыпь веснушек на предплечьях, а на лице — совсем нет. Кожа светлая, наверняка мягкая. Волосы на висках слегка волнистые, так и хочется пальцами расправить. И ресницы длиннющие. У всех женщин, которые побывали в объятиях, таких ресниц не было. И целовать их тоже не хотелось, губами касаться нежно, осторожно, прижиматься к каждой маленькой родинке.

Никакая не страсть — любовь учителя к ученику, из-за которой кажется, что между ними может быть нечто большее. А этот его взгляд восторженный, когда слушает рассказы про разное. Вопросы задает постоянно, но не перебивает никогда, слушает, чуть ли не рот раскрыв, впитывает в себя, как губка, и с каждым днем все мудрее становится.

И чувство гордости начинает распирать изнутри — не за себя, а за него. Уже столько времени прошло с их первой встречи, и только он видит, насколько взрослее, мудрее и мужественнее стал Рыжий. Но помимо гордости внутри давно пустило корни иное чувство. Интерес, любопытство, совершенно другого рода. Оно мешает, путает мысли, избавиться от него так сложно.

Он видит вероятности, видит цепочки и нити между людьми, видит, как могут разрешиться события, видит, к чему приведут отношения… Но слеп к своим собственным чувствам. Точнее, он специально закрывается от того, чтобы увидеть. Казалось бы — это всего лишь мальчишка, пожелавший узнать тайны, как и многие другие. Только вот другие уходили, а он — остался. Рыжий был другим, и он не мог этого не понимать, не чувствовать и не желать большего. И потому было страшно, попросту страшно заглядывать в возможное будущее — потому что, вдруг пацан уйдет? И тогда придется отпускать, начинать заново.

Даже у того, кто видит так много, могут быть страхи. Просто потому, что он все еще человек. И у каждого свои страхи, с которыми нужно встречаться лицом к лицу.

А Рыжий отставляет кружку куда-то и перебирает теперь браслеты на руках, задумавшись о чем-то. Солнце опять заходит за тучи, дует холодный ветер. Приходится закрывать палатку, а то так и замерзнуть ночью можно напрочь. Сам, конечно, согреется, потоки энергии разгонит, а вот Рыжему не поможет, пока тот не попросит. Рыжий и не попросит, гордый, когда дело касается заданий. Задание дано: научиться, вот и будет учиться. И мерзнуть, дрожать от холода, а потом все-таки научится. Поэтому и помогать не надо.

Рыжий встряхивает лампу на солнечных батарейках, и та освещает палатку приятным светом. До полной темноты еще далеко, а так можно посидеть и еще чем-нибудь интересным заняться. Например…

— Мастер.

Он поворачивается и натыкается на взгляд Рыжего. В синих глазах, глубоко-глубоко, плещется решимость и что-то неуловимое, на самом краю сознания, как будто Рыжий еще не осознает, но уже чувствует. Как та нераспакованная информация, которой нужно время: пока человек дойдет до нужного, хм, уровня.

— Мастер, можно я тебя… обниму?

Внутри все сжимается, а голос Рыжего дрожит. Другое он хотел сказать явно. Сердце подпрыгивает куда-то в горло, а в холодной обычно голове в пляс пускаются безрассудные мысли. Убрать все лишнее со второй, и с первой, желательно, тоже, успокоиться нужно, выдохнуть…

— Конечно, можно, только с биополем не перегни.

Он улыбается в ответ и тянется вперед. Крепкая рука обвивается вокруг пояса, а вторая — обхватывает за шею. Рыжий с силой прижимает к себе, пожалуй, даже слишком сильно, потому что дыхание перехватывает. Легкий запах хвои и чужой кожи ударяет в ноздри, голова кружится — и нечего себя обманывать, совсем не из-за недостатка воздуха. Никогда еще не находился так близко к пацану, вот и унесло. Да только по своему эгоистичному желанию делать ничего и не собирался. А вот вопрос был задан — ответ получен. Все просто.

Слегка похлопать по спине ладонями, пробормотать что-то вроде «ну все, хватит» и отстраниться — так и надо. Ведь о большем не было речи. А Рыжий, чувствуется, доволен, как слон, но сердце и у него прыгает, как сумасшедшее.

Тут впору задуматься: неужто и в правду поцелуя хотел? Да только вот нельзя. Потому что знает, каково это. Однажды сам влюбился в своего учителя, и не получилось у того больше учить. Пришлось разойтись — и глубокая рана осталась в сердце, которую до сих пор жгло. Не слезами уже, а огнем.

Поэтому и вероятности было страшно смотреть. Поэтому и действовать не хотелось. Хотелось пустить все на самотек и не знать ничего.

Но не вечно же так трепыхаться.

Рыжий садится напротив и принимается копаться в своей дорожной сумке. Кончики ушей у него слегка краснеют, хотя сам выглядит вполне спокойным. И вдруг говорит несмело:

— Мастер, как ты думаешь, любовь — она одна?

— Вот это разговоры на ночь глядя, вот это я понимаю. Лес, закат, любовь — сплошная романтика!

Смех заливает палатку, разряжая обстановку, но все-таки надо ответить.

— Нет, Рыжий, любовь — она не одна. Она разная бывает, а та, про которую в книжках пишут — совсем не такая, какой ее представляют. Она сжигающая, после нее остается пепел… А та, которая про самопожертвование — тоже другая. Любовь на страсти — вообще другая. А есть любовь из головы — тоже то еще чувство. Но нет любви хуже или лучше. Любую можно попробовать на себе. А какую ты больше хочешь испытывать — это уже тебе виднее.

— А если… Она мне не нравится?

— Это уже из твоей головы, Рыжий. Ты ее либо чувствуешь, либо нет. Если не нравится — чего-то боишься. Встретишься со своим страхом — и перестанет не нравиться.

Мелькает мысль, что он сам с собой разговаривает, а не с пацаном. Вот уж точно, будто себе говорит. Встреться уже со своим страхом, Мастер ты или нет… В руки себя возьми.

Рыжий вздыхает как-то тяжко и поворачивается.

— Я тебя люблю, Мастер. Не знаю, какой из тех тысяч любовей, о которых ты сказал, но люблю.

Вот тебе и пустил все насамотек. В горле першит неприятно, кашель подступает, приходится отвернуться. А чего еще ожидал? Что все просто так? Не смотрел вероятности — вот тебе в лицо вероятность.

— Ну, допустим, не тысяча их, а всего одиннадцать. И, Рыжий, я тебя тоже люблю, ты же мой ученик, куда…

— Нет, ты же знаешь, что по-другому, — Рыжий мотает головой и вперивается взглядом так, что чуть мурашки по коже не бегут. Как будто вся защита слетает напрочь, хотя когда он ставил эту защиту перед Рыжим, кроме тренировок? — Как ученик я тобой восхищаюсь, хочу быть на тебя похожим. А я тебя и по-другому люблю. Как человек человека любит. По-другому.

Настолько уверенным он еще пацана не видел, и что тут сказать нужно? Подсмотреть туда, куда не смотрел уже давно? Снять барьеры к чертовой матери. Сделать глубокий вдох и заглянуть вглубь, как раз туда, где мозаика складывается в то, что не описать словами. Тянуть больше нельзя.

Яркие нити, словно узоры, на ткани мироздания. Здесь одно, тут — другое… Люди, бесконечности, события. А вот и они — Рыжий и Мастер, и самые вероятные… Ну конечно, дурень. Надо было раньше посмотреть. А он только боялся. И выдумывал себе невесть что, будто напрочь забыл, что страхами притягивается то, чего боишься. Почаще бы думал о хорошем. И ведь наверняка все так получится именно потому, что Рыжий на самое лучшее надеялся, а он, пень старый, нити мироздания видит, а основные законы — забыл.

Медленно выплывая из подсознания, он уже знал, что делать. Поэтому как только ощущает снова все свое существо каждой клеточкой тела, протягивает руки вперед и сгребает в объятия Рыжего. Тот вздрагивает, но не вырывается.

— У нас есть время, чтобы понять, как именно мы друг друга любим.

Прохладная ладонь скользит по шее, отчего вся спина покрывается гусиной кожей. Вот уж не думал он, что так скоро почувствует то, что отгонял из головы изо всех сил. Сердце в груди колотится, как бешеное, а Рыжий прижимается доверчиво, еще не понимая, что происходит, но видимо чувствуя, что опасности никакой.

— Мастер, и что теперь?

— Теперь, Рыжий, будем учиться потоки энергии синхронизировать. А ты как думал? И не делай такое удивленное лицо. Скажи спасибо, что тантру не предлагаю.

Рыжий смеется радостно, скользнув пятерней на затылок. Приятный запах снова просачивается в нос, и он прижимается таки губами к жилке на шее, туда, куда больше всего хотелось. Рыжий тут же замирает.

— Не бойся.

— А я и не боюсь. Только давай, Мастер, пока без тантры.